Неточные совпадения
Осип. Да, порядок
любит. Уж ему чтоб все было в исправности.
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, —
люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно тебе будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень
люблю палевое.
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я, говорит, и написать и почитать
люблю, но мешает, что в комнате, говорит, немножко темно».
Осип.
Любит он, по рассмотрению, что как придется. Больше всего
любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.
(Раскуривая сигарку.)Почтмейстер, мне кажется, тоже очень хороший человек. По крайней мере, услужлив. Я
люблю таких людей.
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже — я не
люблю людей двуличных. Мне очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг?
любит этак распекать или нет?
О! я шутить не
люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Хлестаков. Это правда. Я, признаюсь, сам
люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой, а в другой и стишки выкинутся.
—
Я знал Ермилу, Гирина,
Попал я в ту губернию
Назад тому лет пять
(Я в жизни много странствовал,
Преосвященный наш
Переводить священников
Любил)…
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники,
А про себя подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом?..»
«Зато, скажу не хвастая,
Любил меня мужик!
Знать не хочу господ!..»
Тем только успокоили,
Что штоф вина поставили
(Винцо-то он
любил).
Осталась я с золовками, // Со свекром, со свекровушкой, // Любить-голубить некому, // А есть кому журить!
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
— Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
Кого
любить? надеяться
Крестьянству на кого?
Молиться в ночь морозную
Под звездным небом Божиим
Люблю я с той поры.
Беда пристигнет — вспомните
И женам посоветуйте:
Усердней не помолишься
Нигде и никогда.
Чем больше я молилася,
Тем легче становилося,
И силы прибавлялося,
Чем чаще я касалася
До белой, снежной скатерти
Горящей головой…
Софья. Да как достойного мужа не
любить дружески?
Софья. И я
люблю его сердечно.
Правдин. Побольше
любили или б по крайней мере…
Софья. Сердце мое вечно
любить тебя будет.
Скотинин. Это подлинно диковинка! Ну пусть, братец, Митрофан
любит свиней для того, что он мой племянник. Тут есть какое-нибудь сходство; да отчего же я к свиньям-то так сильно пристрастился?
Скотинин.
Люблю свиней, сестрица, а у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, став на задни ноги, не была бы выше каждого из нас целой головою.
— Кто хочет доказать, что
любит меня, — глашал он, — тот пусть отрубит указательный палец правой руки своей!
Сверх того, хотя он робел и краснел в присутствии женщин, но под этою робостью таилось то пущее сластолюбие, которое
любит предварительно раздражить себя и потом уже неуклонно стремится к начертанной цели.
Охотно подавал подчиненным левую руку, охотно улыбался и не только не позволял себе ничего утверждать слишком резко, но даже
любил, при докладах, употреблять выражения вроде:"Итак, вы изволили сказать"или:"Я имел уже честь доложить вам"и т. д.
Одним словом, он основательно изучил мифологию и хотя
любил прикидываться благочестивым, но, в сущности, был злейший идолопоклонник.
Очевидно, он копировал в этом случае своего патрона и благодетеля, который тоже был охотник до разъездов (по краткой описи градоначальникам, Фердыщенко обозначен так:"бывый денщик князя Потемкина") и
любил, чтоб его везде чествовали.
Поэтому почти наверное можно утверждать, что он
любил амуры для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от времени до времени спрашивать: не пора ли начать войну?
— Я, знаете, мой почтеннейший,
люблю иногда… Хорошо иногда посмотреть, как они… как в природе ликованье этакое бывает…
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца,
любил пить чай в городской роще и не мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в год.
11) Фердыщенко, Петр Петрович, бригадир. Бывший денщик князя Потемкина. При не весьма обширном уме был косноязычен. Недоимки запустил;
любил есть буженину и гуся с капустой. Во время его градоначальствования город подвергся голоду и пожару. Умер в 1779 году от объедения.
— Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы
любите, и потом, когда вы убеждены, что
любите, вы делаете предложение…
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я
люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
— Отчего же вы не
любите мужа? Он такой замечательный человек, — сказала жена посланника. — Муж говорит, что таких государственных людей мало в Европе.
— Алексей Александрович, простите меня, я не имею права… но я, как сестру,
люблю и уважаю Анну; я прошу, умоляю вас сказать мне, что такое между вами? в чем вы обвиняете ее?
Даже Сергеи Иванович, который тоже вышел на крыльцо, показался ему неприятен тем притворным дружелюбием, с которым он встретил Степана Аркадьича, тогда как Левин знал, что брат его не
любил и не уважал Облонского.
— Не надо было надевать шиньона, — отвечала Николаева, давно решившая, что если старый вдовец, которого она ловила, женится на ней, то свадьба будет самая простая. — Я не
люблю этот фаст.
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я и сам не
люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
Усложненность петербургской жизни вообще возбудительно действовала на него, выводя его из московского застоя; но эти усложнения он
любил и понимал в сферах ему близких и знакомых; в этой же чуждой среде он был озадачен, ошеломлен, и не мог всего обнять.
— А как я
любила, Боже мой, как я
любила его!…
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо
любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А
любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
Ей оставалась одна его любовь, и она хотела
любить его.
— Нет, ты счастливый человек. Всё, что ты
любишь, у тебя есть. Лошадей
любишь — есть, собаки — есть, охота — есть, хозяйство — есть.
— Вы должны ее
любить. Она бредит вами. Вчера она подошла ко мне после скачек и была в отчаянии, что не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала зa вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
Она имела всю прелесть и свежесть молодости, но не была ребенком, и если
любила его, то
любила сознательно, как должна
любить женщина: это было одно.
За эту-то тонкость понимания, за эту деликатность и
любила Левина Дарья Александровна.
И эту ложь, и по свойству своего характера и потому, что он больше всех
любил умирающего, Левин особенно больно чувствовал.